Благословение - православное издательство.

Вспоминая отца Артемия, невольно начинаешь улыбаться. Я никогда прежде не встречала более доброго и веселого батюшки. Его искрящийся юмор никого не оставляет равнодушным. Когда отец Артемий приезжает к нам в студию телеканала «СПАС», не только гости, весь наш коллектив, включая гримеров, адми­нистратора и водителя - хватаются руками за животы. Ну и, конечно, батюшка никогда не приезжает без подарков. Он до­стает их, как волшебник, из широких рукавов своей рясы и на ходу вручает каждому с приветливым словом. Если подумать, какое слово у меня ассоциируется с отцом Артемием, я не раздумывая отвечу: «Любовь».

Тёма

А.В.: Мне действительно приклеили ярлык дет­ского батюшки, и я уже не сопротивляюсь. У нас на исповеди всегда стоит рядом с аналоем ящичек со многими отделениями. Тут конфеты, иконы, книжки, подарки, даже ювелирные украшения. И дети подхо­дят на исповедь до трех раз: «Батюшка, я еще забыл кое-что сказать». Ну, некоторые покручивают паль­цем: «У этого Артемия все не как у людей».

Важно, чтобы люди получали позитив. Важно не смотреть на них исподлобья, как мышь на крупу.

Между тем старший священник и духовник Алексеев- ского ставропигиального женского монастыря, писатель и проповедник Артемий Владимиров в своем детстве совсем не мечтал стать батюшкой. Правда, помнит, что уже с малых лет обладал чувствительным характером, болезненно воспринимал любую несправедливость, лю­бил природу и братьев меньших.

А.В.: Я помню, как мы, трехлетние Митенька и Тё- мочка, смотрим наравне со всеми диафильм, где, представьте себе, фазан за его красивое оперение подвергается остракизму, сейчас это называется бул- линг. Все дети сидят и испытывают чувство глубокого удовлетворения, и в последнем кадре диафильма он, как пулярка, общипанный. Все должны радоваться: «Слава КПСС! Мы, пионеры, помощники партии!»

А.В.: Брат мой плачет, Митенька, как поросенок резаный. Я его стараюсь утешать: «Что случилось?» Прибегают взрослые: «Прищемили пальчик?» — «Нет!» — «Кто-то оцарапал вас?» — «Нет!» — «Кто-то вас оскорбил?» — «Нет!» — «Почему вы плачете?» — «Павлина жалко!»

Вот, будущие батюшки жалеют павлина.

В семье будущего батюшки, однако, прежде священ­ников не было, но семья была с богатой родословной. В роду Михалковы, Станиславские, Горчаковы, Толстые. Крестный прабабушки — знаменитый реформатор Петр Аркадьевич Столыпин, дедушка — детский поэт Павел Барто, первый муж той самой знаменитой поэтессы.

Бабушка Темы, Любовь Севей, свободно читала и го­ворила по-французски. Она, пожалуй, больше всего и повлияла на чувствительную душу маленького Темы. Любовь Васильевна была глубоко верующей, но о Боге говорила с осторожностью. Это было начало 70-х, совет­ское время. Когда внук был в пятом классе, она впервые привела его в храм.

А.В.: И когда бабушка полуобманом завела меня на ступеньки храма и на меня пахнуло ладаном, я увидел какие-то лампадки, которые, я помню, мерцали в по­лутьме, тут-то я и завертелся, как будто бы на электри­ческий стул меня посадили, как волчонок, как юла, вокруг своей оси. Бабушка только руками всплеснула, а я уже бежал назад от этого дурмана.

Что же Тёму тогда так испугало? Он и сам не может объяснить. Это было иррациональное чувство. Это при­сутствие чего-то непонятного, необъяснимого он ощущал рядом с собой с детских лет. Какая-то неведомая сила однажды не дала погибнуть.

А.В.: Митенька, мой близнец, был физически креп­че, чем я. Говорит: «Давай, Тёма, поднырнем под железный понтон метров в 15 и вынырнем с другой стороны. Слабо?» — «Да нет, не слабо».

А.В.: Плавать я умел, но речь шла уже о подводном плавании под понтоном. Мы не перекрестились, это­го мы не знали, крестика на нас не было. Митенька нырнул, фить — вынырнул с другой стороны: «Ну то?»

А.В.: А я нырнул, воздуха-то не взял, сколько нуж­но, головой бьюсь об понтон, искры из глаз, смерть перед глазами.

И вот я до сих пор не знаю, что произошло, когда в следующее мгновение, а там еще метров восемь, простите, и уже сил нет никуда грести, и вдруг меня словно неведомая сила подхвати­ла и вынесла на другую сторону моста.

Однако советская школа шла в ногу со временем, а вместе с ней старательно вышагивал школьник Арте­мий, которому внушали ежедневно, что Бога нет, а Ле­нин всегда жив. Один из его последователей однажды приехал в их школу в Чертольском переулке, наделал много шума и в голову незрелого подростка внес суету и бардак.

А.В.: К нам приедет великий просветитель мо­лодежи с громкой фамилией Чертков! Представьте себе, я помню, как мальчиком я сам нес кресло этому Черткову, какое-то нашли в школе антикварное крес­ло. И, когда он нам лапшу-то стал на уши вешать: «Я закончил академию духовную, изучал риторику», — и рассказывал нам одну свою единственную пошлую историю, как перестал он ходить в храм и как Божий свет погас в его душе.

А.В.: После этой встречи я пришел к бабушке. Бабушка читала Диккенса. Говорю: «Бабушка! Ба­бушка! А у нас такое было! Такой гость был заме­чательный, рассказывал об эстетике, риторике, го­милетике и при этом добавил, что не верит в Бога». Бабушка посмотрела на меня с печалью, не обо всем можно было тогда говорить с детьми, и только сказа­ла: «Знаешь, Артемий, я не думаю, что он хороший человек».

Бабушки уже давно нет, но та история до сих пор глу­боко в сердце. Отец Артемий уверен, именно бабушка зародила в нем Божию искру. После ее смерти он про- мыслительно пришел именно в ту самую церковь, куда любила ходить и она — в храм Илии Пророка в Обыден­ском переулке.

Первая исповедь

В 16 лет абитуриент и выпускник десятого класса ан­глийской спецшколы сделал самое важное в своей жизни открытие — любовь сильнее смерти.

А.В.: Когда бабушка скончалась, вдруг меня про­стрелила мысль, что сердце не перестает ее любить. В ту ночь, когда бабушка ушла, я понял, что она меня видит, и слышит, и любит.

После школы выпускник Артемий поступил на фило­логический факультет МГУ. В университете состоялось судьбоносное знакомство с Никитой Ильичом Толстым — правнуком великого писателя, глубоко верующим христи­анином. Благодаря его плодотворному влиянию студент Артемий уже сознательно пришел в храм.

А.В.: И, зайдя в храм, услышав «Блаженни мило- стивии, яко тии помилованы будут», — я это только ус­лышал: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога уз­рят», — и со мной что-то произошло, полились слезы. Сейчас я понимаю — это Божия благодать как будто раскрыла свои лепестки, а дотоле она была спрятана.

А.В.: Открываю глаза, вижу — священник старень­кий, в его руке чаша золотая, и стоит человек семь, и все руки складывают и идут к чаше. И я даже не знаю, что это, кто это, руки складываю, подхожу. Батюшка на меня смотрит — 50 лет служения на одном месте, отец Александр Егоров, почивший уже, говорит: «Ми­ленький, а тебе надо исповедоваться».

Однако отца Александра Артемий так и не дождался. Так испугался, что убежал. Вернулся на исповедь уже че­рез месяц. Как к ней готовиться, узнал из трудов Святых Отцов. Подготовился основательно, подробно выписал все грехи, начиная с детства.

А.В.: Месяц понадобился, чтобы я сам с великой борьбой: «Куда ты пойдешь? Что ты скажешь дяде? Когда он узнает про тебя все, он вызовет милицию. Это будет твой первый привод в милицию. Зачем тебе это надо?» И только я до батюшки дошел, другого уже (отец Петр почивший), вся борьба закончилась, и из меня прямо вот фонтаном забило.

А.В.: Помню даже первый грех, о котором сказал: «Батюшка, когда я был в детском саду в группе прод­ленного дня, то я покурил». Он руками хватает свою черепушку: «Мама дорогая!» Я думаю: «Это же начало моего рассказа». Батюшка говорит: «А что еще у тебя есть?»

Когда он прочитал надо мною молитву, я почув­ствовал, что у меня даже из костей, из суставов, из мозга, из сердца все ушло. Я даже не знал, что надо причаститься, вот прямо пошел в уни­верситет, как «Луноход-1»... Птицы, люди, солн­це — все быто новое. Я думаю, что тогда я стал верующим.

Студенческие годы батюшка вспоминает с теплом. Прекрасные были времена. Правда, зарубежная литера­тура доставляла неудобства. Осилить огромный список было не под силу даже ему — любителю словесности и эрудиту.

А.В.: Когда я поставил взятые из библиотеки кни­ги, они превышали человеческий рост. Я понял, что смерть за мной пришла. Ну как за ночь все это про­читать? Но я уже был верующий. «Господи, Ты ви­дишь, что я не могу этого прочитать. Ну не оставь меня в беде», — сессию-то надо сдавать.

А.В.: «Господи, вот я вытащу книжечку какую-ни­будь, прочитаю, помоги мне», — какой наглый был. Вытащил самую тонкую — «Госпожа Бовари», Фло­бер. Смотрю, читаю: корсеты, пистолеты, разводы, смерть, эпилог. Отплевываясь, прочитал.

А.В.: Прихожу на экзамен. Дрожат руки, перекре­стил сердце свое, тихонечко тяну билетик: «Господи, помоги!» «Госпожа Бовари», корсеты, эполеты. Они говорят: «Молодой человек, что вы делаете на рус­ском отделении? Переходите к нам на зарубежную кафедру». — «Я подумаю. Зачетку вам, да, наверное, уже пора?»

Впереди перспективного студента и выпускника жда­ли школа и преподавание. Однако уже после первых уроков литературы возникли сложности. Преподаватель, хоть и иносказательно, говорил с детьми о Боге — неслы­ханная в те времена дерзость.

А.В.: Спрашиваю: «Друзья, как вы думаете, смер­ти она не боится, а боится предстать перед Судьей. Это что за Судья? Районного значения, может, арби­тражный суд, Мособл., какой-нибудь другой?» Маль­чики-то все русские, девочки из провинции приеха­ли, крещеные, некрещеные, но душа-то народная все чувствует.

А.В.: «Артемий Владимирович, боюсь, что вы не правы. Наверное, это Бог». Ясное дело, что донесли на меня. Из одной школы попросили, из другой. Как затычка, пробка, я просто вылетал куда-то, из статуса молодых специалистов в неизвестность.

Крест на преподавательской школьной карьере поста­вил РОНО. Приговор звучал жестко и беспощадно.

А.В.: Сидит главная дама методобъединения из районо: «Такого безотрадного впечатления у нас, специалистов, уже 30 лет по школам путешествую­щих, не было никогда. Несовместимость психологи­ческая, интеллектуальная товарища Артемия Влади­мировича с педагогическим призванием».

А.В.: Я стою — или это я, или это снится мне? Ну всех же нас в детстве любили, пестовали, а тут вот, можно сказать, как у Понтийского Пилата Синед­рион.

В эту историю невозможно поверить, но путь бле­стящего филолога и знаменитого священника начался именно так. Его выгнали из школы, устроив публичную порку и признав профнепригодным. После такого ему оставалось разве что податься в сторожа.

Из учителей в сторожа

В своем кабинете отец Артемий проводит время в ред­кие минуты отдыха. Но до этого милого, уютного кабинета в его жизни были и другие. Разжалованный после школы, он устроился сторожем в подсобку Дома культуры.

Это было здание храма. Днем там проводились комсомольские собрания, вечерами — дискоте­ки, а ночью бесы устраивали свои маевки. Вы не поверите, чуть только все стихнет, ворота запираешь, двери запираешь и должен идти с фонариком смотреть, все ли спокойно.

А.В.: А тут какие-то шаги, кто-то ноет — призрак замка Моррисвилль. Я, слава Богу, не с седыми воло­сами проснулся. Мне мой напарник сказал: «У нас тут неспокойно, Артемий. Ну, не знаю, удержишься ли ты на этой работе».

А.В.: Я с собой святой воды пол-литра принес. Чуть все ушли, стал петь громким голосом: «Богородице

Дево, радуйся!» А мне еще страшнее, потому что эхо уходит на этажи. Достаю святую воду, брызгаю на­право, налево: «Радуйся!» Обошел все, в рояль даже налил воды. Сами знаете, бесы-то находят разные места.

А.В.: Пришел в свой плексигласовый кубрик, чаю попил, заснул. Утром сменщик приходит: «Ну что, Артемий? Как?» Я говорю: «Да все тихо».

Это было тяжелое время в жизни Артемия Владимиро­ва. Это сейчас он вспоминает его с юмором. Вот и пред­ложение друга тогда пойти учиться в духовную академию он сначала воспринял как шутку, а вслед за ним и розы­грыши ректора принял за чистую монету.

А.В.: Я предстал пред очи владыки Александра (Дмитровского), ректора академии. Он осведомил­ся, какие языки знаю, где учился, какая тема диплома. «Ну что же, сколько вы получали в сторожах?» — «Ну, получал свои 85 рублей». — «У нас вы будете получать 86 рублей. Будете сторожить корпус, где ночуют сту­денты». — «Как часто приезжать?» — «Каждый день». — «Разрешите подумать». — «Подумайте».

А.В.: Выхожу. «Ну что сказал владыка ректор?» — «Я вообще не понял. Я сюда преподавателем старосла­вянского шел, русского языка, английского, а мне говорят сторожить корпус и каждый день ездить в академию». — «Артемий, не будь дураком, соглашай­ся, тебя же на пушку берут». Я был мальчик интел­лигентный, говорю: «Это что, расстрелять хотят?»

Он говорит: «Тормозишь. Соглашайся, все будет хорошо».

А.В.: В конце приемного дня: «Ну что, Артемий Владимирович?» Я говорю: «Соглашаюсь». — «Хоро­шо, подписывайте договор». Конечно, никакой кор­пус мы не сторожили. Я стал действительно препо­давать с нового учебного года языки, больше десяти лет. Счастливое время.

Испытания Диакона Артемия

Когда-то на территории Алексеевского женского мо­настыря было кладбище. Здесь захоронена вся знать Москвы и даже основатель Новоафонского монастыря. Сразу за кладбищем начинались сады и пруды с лебедя­ми. Когда-то это было по праву одним из самых красивых мест столицы.

А.В.: По существу, эстакада на костях проложена. Это было загородное место, и всюду гроты. Конеч­но, невиданное было разграбление. Через прохудив­шуюся обрешетку купола Алексеевского монастыря внутрь заглядывала луна.

Молодым настоятелем он тотчас схватил двусторон­нее воспаление легких, служил в холодном храме в ва­ленках.

С тех пор прошло без малого 30 лет. За эти годы мона­стырь расцвел — в него вложены труды сотен рук, а про-

худившийся купол — уже воспоминания из насыщенной жизни диаконства и священства. Рукоположение в диа­коны запомнилось особенно.

А.В.: За день до этого я руководил строительными работами — семинаристы разбирали какой-то сарай. Говорю: «Ребята, прежде чем приступаете к работе, вспомните правило техники безопасности № 1 — во время работы произносите про себя: «Господи Иису­се Христе, помилуй мя». — «Спаси Господи, Артемий Владимирович, так точно и работаем».

А.В.: Вдруг шаг назад, и чувствую, у меня правая стопа на гвозде, ну, там доски лежат. Отпрыгнул и ле­вой стопой на другой гвоздь. Смотрю на эти гвозди окровавленные: «Мама дорогая!» Ну, я знал, что та­кое сепсис, но вместе с тем как-то неприлично сейчас говорить: «Ребята, я напоролся на два гвоздя». Они, наверное, бы сказали: «Не молитесь, видимо, батюш­ка» (я не был батюшкой).

А.В.: Отпросился, на цыпочках иду. Хлюпает все в кедах, жалко себя до невозможности, и молюсь: «Господи, сделай так, чтобы я не заболел заражени­ем крови», — искренне молился. Пришел аккуратно, в комнату зашел, никого не было из преподавателей. Попросил зеленку, с ужасом снял носки, промыл дыр­ки реально, замазал зеленкой. От изнеможения нерв­ного, физического заснул.

На следующий день все прошло и уже ничего не бо­лело. Но в голове стояла мысль, если он, не успев еще стать диаконом, уже напоролся на гвозди, то что его ждет потом, когда станет священником? И выдержит ли он эти испытания?

Священства диакон Артемий Владимиров ждал пять месяцев. На Николу Зимнего наконец вызвал ректор. По этому случаю у батюшки, как всегда, есть хорошая история.

А.В.: Он пишет, много у него дел, на меня вообще не смотрит. У меня есть время оглядеться. Над его головой Николай Чудотворец. И вдруг мысль прихо­дит: «Артемий, ты уже пять месяцев диакон! У тебя уже ученики стали священниками. Удобный случай. Ну, где владыке ректору запомнить, что ты, малявка, диакон уже пять месяцев? Вот как-то намекни».

А.В.: Я смотрю, Николай Чудотворец так вот на меня пальчиком грозит: «Куда лезешь? Артемий, смотри, нос обожжешь». Ректор смотрит на меня, говорит: «Отец Артемий, вы еще диакон?» — ну, это было буквально две секунды спустя. Я говорю: «Да». — «Почему?» Я думаю: «Это вас нужно спросить, поче­му я диакон». «Пишите прошение на рукоположение в священники». Я говорю: «Как писать? Как писать?» Он говорит: «Рукой».

Рукоположиться в священники он мечтал на Пасху, но случилось по-другому. Рукоположение выпало на Рожде­ство Христово, и в этом будущий батюшка увидел вели­кий Промысл Божий.

А.В.: И, когда я встал с колен, и на меня епископ возложил крест, и вдруг говорит мне: «Отец Артемий, а вы знаете, что Рождество — это малая Пасха?»

Бог знал, вложив ему в уста уверение, что на Рождество тоже радостно. Главное — ощущение, которое тогда меня поразило. Я помню его до сих пор, что свершилось то, чему должно было свершиться, как будто бы вагончик моей души встал на рельсы и покатился.

Источник

Заголовок комментария:

Ваш ник:

Ваш e-mail:

Текст комментария:

Введите текст на картинке обновить текст